- Как вы относитесь к тому мнению, что The Rolling Stones слишком старые для рок-н-ролла? Не звучит ли это для вас как «Проваливайте!»? Не обидно?
- Людям хочется вставлять вам папки в колеса, потому что сами они облысели и обрюзгли и не могут двигаться ни фига. Они просто-напросто завидуют нашей физической форме — по их мнению, так быть не должно: «Как они смеют идти против логики?» Если бы я не обиделся, то первым бы сказал: «Забудьте об этом». Но мы боремся с предрассудками относительно того, каким якобы должен быть рок-н-ролл. Считается, что следует исполнять рок-н-ролл, только когда тебе двадцать — двадцать пять лет — как будто ты теннисист, а потом три операции на бедре, и тебя списали. Мы исполняем рок-н-ролл, потому что он нас заводит. Мадди Уотерсу и Хаулину Вулфу мысль об уходе на отдых казалась смешной. Надо продолжать делать свое дело — почему бы нет?
- Выйдя из возраста тинейджера, вы сразу стали одним из группы The Rolling Stones - не работав нигде до этого, только немного проучившись в школе искусств. Чем бы вы стали заниматься, если бы «Стоунз» не просуществовали так долго?
- Я посещал школу искусств и учился там рекламе, потому что искусству там особенно не обучали. Я послал свое резюме в одно агентство, а там спросили: «Ты хорошо завариваешь чай?" — они рады были поставить вас на место. Я ответил: "Да, но не для вас». Оставил у них свои бумаги и ушел. После окончания школы я никогда и никому не говорил: "Да, сэр».
Если бы у меня ничего не вышло с The Rolling Stores и сейчас я был бы сантехником, я все равно играл бы на гитаре дома по вечерам или собрал группу ребят в пабе. Я люблю музыку, и подозревал, что она станет моей жизнью. Когда я понял, что могу что-то играть, это добавило света в мою жизнь, и я сказал себе: «Пусть ничего другого я не умею, но в этом я знаю толк".
- Не снятся ли вам такие кошмары: вы выходите на сцену, а зал пуст - никто не пришел?
- Это не кошмар. Такое со мной было: Омаха, шестьдесят четвертый год — в зале на пятнадцать тысяч человек сидят всего шестьсот. Огромный город Омаха, куда дошли слухи о The Beatles, предполагалось, что и нас должны встретить так же — эскорт мотоциклистов и все такое. Никто в городе не знал, кто мы такие. Им было по фигу. А это было очень хорошее шоу. Перед горсточкой людей выкладываешься так же, как перед полным залом.
- У вас есть какой-либо ритуал перед выступлением – рюмашка или сигарета?
- Конечно, после всего, что со мной было. [Смеется.] И это не суеверие. Мы с Ронни играем в снукер. Но «Стоунз» уже ни к чему обсуждать стратегию выступления или обниматься перед выходом на сцену. Это было важно с Тhе Ex-Pensive Winos [группа, созданная специально для записи сольного альбома Ричардса «Talk Is Cheap»]. Те ребята были другими, мы провели только пару турне. Мне было без разницы. А в The Rolling Stones так: "Эй, не буду же я с тобой обниматься!»
- Когда вы были зависимы от героина, вы сильно злоупотребляли?
- Нет. Я всегда завязывал во время турне. Мне не хотелось подвергаться ломке в каком-нибудь городке Среднего Запада. К концу турне я был абсолютно чист, и мне бы так и продолжать. Но вдруг говоришь себе: "Я просто подлечусь». Бац — и ты уже снова подсел.
- Можете ли вы сказать, что в нормальном состоянии вы играли лучше?
- Я удивляюсь написанным мною песням: мне действительно нравятся песни, которые я сочинил, когда сидел на героине. Без него я не написал бы «Coming Down Again» [входит в альбом 1973 года «Goat's Head Soup»]. Да, я — рок-звезда и миллионер, но я в сточной канаве вместе со всеми этими слюнтяями. Наркотики поддерживали меня, пусть и на низкой ступеньке жизни.
- Во время нынешнего турне вы исполняете много песен из «Exile on Main Street» [вышел в 1972 году. - Ред!] - почти все считают его величайшим альбомом группы. Вы согласны?
- Смешно. Мы с большим трудом уговорили компанию Atlantic издать двойной альбом. И сначала продажи были сравнительно небольшие. За год или два он превратился в бомбу, Наступила эра, когда музыкальная индустрия наполнилась гладкими мотивчиками. Наш путь был иным. Это была первая запись в стиле гранж. Да, одна из лучших. «Beggars Banquet» [альбом 1968 года. — Ред.] тоже имел значение. Весь период между этими работами был очень значимым для группы. До тех пор мы выходили на сцену, как в неравный бой. Хочешь исполнять музыку? Не появляйся там. Постоянно приходилось думать о том, как бы тебя кто не поранил и как незаметно уйти из зала.
Помню беспорядки в Голландии. Я обернулся к Стю [Иэн Стюарт]1, игравшему на фортепьяно. И увидел море крови и сломанный стул. Стю подхватили рабочие сцены и отправили в клинику. Стул угодил ему прямо в голову.
Чтобы не допускать этого, мы с Миком решили больше времени уделять написанию песен, чем выступлениям. Музыка просто лилась из нас. Альбом «Beggars Banquet» был словно выход из пубертатного периода.
- Существует мнение, что слова к классическим песням группы The Rolling Stones писал Мик, а музыку – вы. Являются ли слова в большей степени вашей заслугой, а музыка – заслугой Мика?
- Сначала мы с Миком сидели лицом к лицу, с гитарой и магнитофоном, но позднее, после «Exile...», когда все стали жить в разных местах, стиль работы изменился. Объясню. В ранние годы я говорил: «Мик, вот так будет в припеве: „Дикие лошади не смогли унести меня"». Тогда было разделение труда, и Мик писал куплеты. Что касается таких вещей, как «Undercover of the Night» или "Rock and a Hard Place», их Мик написал один. А временами я подключался, например в «Happy» или «Before They Make Me Run».
Но мне всегда казалось, что песни, написанные вдвоем, лучше, чем написанные в одиночку. Да и советоваться с кем-то интересно, особенно с Миком, который меня действительно хорошо знает. И он берет песню на себя, А потом ты ее получаешь законченной.
- На альбомах группы вы в основном поете баллады, а не роковые вещи: «You Got the Silver», «Slipping Away», «The Worst».
- Мне нравятся баллады. К тому же с мелодичными песнями учишься сочинять. Рок-н-ролл выходит лучше, если его начинаешь писать сначала в медленном темпе, а потом смотришь, что получается. Иногда вполне очевидно, что песня не будет быстрой; так "Sympathy for the Devil» вначале звучала в духе песни Боба Дилана, а превратилась в самбу. Я просто сразу отдаю песни группе.
- A «Happy» задумывалась как баллада?
- Нет. Все произошло в период «Exile...» во Франции, во время крупной пьянки. У меня был рифф. Остальные участники группы почему-то опаздывали. Были только Бобби Кис и продюсер Джимми Миллер. Я сказал: «Есть идея, давайте ее запишем к приходу ребят». Я записал партию гитары и вокал, Бобби играл на баритон-саксофоне, а Джимми — на ударных. Мы прослушали, и я сказал: «Давайте запишем еще одну гитару и бас». Когда участники группы приехали, мы уже песню состряпали. Мне нравится, когда они в отчаянии кусают ногти. И я был очень рад тогда, вот почему мы назвали ее «Happy».
- Что понадобилось бы группе, чтобы сочинить хит-сингл теперь, как вы их сочиняли в 1960-х и 1970-х годах?
- Я годами об этом не думал. «Start Me Up», честно говоря, удивила меня — это был ритм-трек пятилетней давности. Даже тогда, в 1981 году, я не ставил целью стать №1 в хит-параде. Я занимался альбомами. Было очень важно иметь хиты, когда мы только начинали. На этом мы очень быстро многому научились: как сделать хорошую запись, как сказать нечто важное за две с половиной минуты. Если песня оказывалась на четыре секунды длиннее, ее обрубали. Это была хорошая школа, но прошло немало времени с тех пор, как я делал песни с мыслью добиться хит-сингла. Больше я в эти игры не играю.
- Каждый вечер, когда Мик объявляет Чарли Уоттса, его встречают бурной овацией. Но Чарли в чем-то - загадочная личность, тихая совесть группы The Rolling Stones.
- Чарли — великий английский эксцентрик. Ну, как еще описать парня, который покупает «альфа-ромео» тридцать шестого года лишь для того, чтобы смотреть на приборный щиток? Он не умеет водить — просто сидит и смотрит на щиток. Он — оригинал, и при этом — один из лучших барабанщиков в мире. Без такого классного ударника, как Чарли, исполнение превратилось бы в скукотищу. Он очень спокойный, но умеет убеждать. Чарли очень редко высказывает свое мнение. Если он это делает, то все слушают. Мы с Миком полагаемся на Чарли больше, чем это может показаться. Много раз, когда между мной и Миком случались размолвки, я советовался именно с Чарли.
- Например?
- Начиная с таких пустяков: стоит ли исполнять ту или иную песню? Или я спрошу: «Чарли, может, мне взять да и повесить Мика?» А он ответит, что не надо. [Смеется.] К его мнению прислушиваются.
- Как изменились ваши отношения с Роном Вудом, когда он бросил пить?
- Я говорю Ронни: «Не вижу разницы, когда ты в стельку или трезв как стеклышко». Он все тот же. Но он так и не бросил пить, вернувшись из последнего турне. Наше последнее шоу для него все еще продолжается. Ну ладно, если в турне, там ты сжигаешь много энергии на сцене. Но когда ты приехал домой и не общаешься со своим окружением, с семьей... Он не может остановиться. Он потом понял и сам принял решение. Когда я узнал об этом, он был уже «в штопоре».
Ронни всегда был добряком. Это его достоинство. Но в глубине его души таится кто-то иной. Мне знакомо это чувство. Вероятно, я не пристрастился бы к героину, если бы это не было способом защиты своего «я». Тогда я мог бы быть в каком угодно дерьме в окружении себя самого, а внутри оставался бы самим собой, и всем приходилось с этим считаться. Мик справляется с этим по-своему. Ронни — по-своему.
- Вам не хватает собутыльника?
- Наплевать, я сам себе собутыльник. Интоксикация? Я «политоксичен». Никакие спиртные напитки или наркотики никогда не причиняют мне такого вреда, как другим. Это не моя философия. Идея принять что-нибудь, чтобы стать Китом Ричардсом, кажется мне смешной.
- Были ли такие наркотики, которые вы попробовали, но они вам не понравились?
- Тонны. Я был весьма разборчив. «Спиды» — нет. Чистый фармацевтический кокаин — это здорово, но его больше не достать. Героин — лучшее из лучшего. Но если покупаешь его у мексиканских чистильщиков обуви, фу. Хорошая травка — это хорошая травка.
- А как насчет «кислоты»?
- С удовольствием ее употреблял. Она появилась, когда мы уже почти не концертировали, в 1966 году. Это было нечто вроде каникул. Я и не знал, что у нее есть целый клуб любителей и всякая ерунда.
Мне было интересно вот что: ты вроде как в отключке, но все еще нормально функционируешь, например ведешь автомобиль. В то же время ты отрываешься. Метедрин и амфетамины никогда на меня сильно ни действовали. Успокаивающие - я снова и снова возвращаюсь к ним: «Так, мне надо немного поспать». Но если не заснешь, то весело проведешь время. [Смеется.]
- Насколько ваша наркозависимость в 1970-е годы отдалила от вас Мика?
- Не то чтобы он был Мистером Чистюлей, а я — Мистером Грязнулей. Но я отдалился от каждодневного общения с группой. Тогда только один из нас занимался почти всеми вопросами. Но когда я приходил в себя и готов был подставить плечо, чтобы помочь, то замечал, что Мик был вполне счастлив нести груз жизни и в одиночку. Он привык принимать огонь на себя.
Я был наивен — мне следовало бы об этом подумать. У меня не было сомнений, что Мик пользовался тем, что я сидел на наркотиках и все об этом знали: «Вам не надо говорить с Китом, он в отключке». Э, да я сам во всем виноват. Я делал то, что делал, а второй раз войти в одну и ту же реку нельзя.
- Опишите ваши отношения с Миком. Слово «дружба» здесь уместно?
- Вполне. Очень крепкая дружба. И то, что мы ссоримся, служит тому доказательством. Начну с того, что я — единственный ребенок в семье. А он — один из немногих людей, которых я знаю с детства. Он — брат. А вам известно, что братья похожи, особенно если работают вместе. Некоторым образом нам надо провоцировать друг друга, чтобы выявлять слабые места и понимать, едины ли мы.
- Вас тревожит, что ваша музыкальная жизнь не вполне его устраивает, что ему хочется записывать сольные пластинки?
- Он никогда не валяется в гамаке, не болтается без дела. Мик должен диктовать жизни условия. Он хочет ею управлять. Для меня жизнь — дикое животное. Вы надеетесь иметь с ней дело, когда она на вас набрасывается. Таково самое заметное различие между нами. Он не может лечь спать, пока не запишет, что будет делать, когда проснется. Я просто надеюсь проснуться, и в этом нет ничего страшного. Вероятно, на мою позицию повлияло то, что мне пришлось испытать как наркоману. Это формирует фаталистическое отношение к жизни. Мик — сгусток нервной энергии. Ему приходится справляться с ней по-своему, говорить жизни, что должно случиться, и не позволять ей верховодить.
- В 1965 году он был таким же?
- Не совсем. Он был, по-своему, очень стеснительным. Очень смешно говорить так об одном из самых ярко выраженных экстравертов в мире. Мик больше всего боится одиночества. Он порой относится к миру так, как будто мир на него нападает. Это его защита, и это сформировало такой характер, что иногда чувствуешь, что рядом с ним невозможно в самого себя углубиться. Любой в группе вам это скажет. Но причина этого — долгое пребывание в таком положении — в положении Мика Джаггера.
- У вас с вашей женой Патти две дочери-подростка, Александра и Теодора. И как отец, вы хорошо представляете, до чего может довести озорство, потому что вы сами почти все это прошли.
- У меня никогда не было проблем с моими детьми, хотя Марлон и Анджела [двое из его троих детей от бывшей подруги Аниты Палленберг] выросли в непростые времена: копы, врывавшиеся к нам, я торчавший. [Еще один сын, Тара, умер в 1976 году; ему было десять недель.] Я чувствовал себя как старый капитан китобоев: «Мой корабль отчаливает, увидимся года через три». Исчезавший на недели и месяцы отец — это никогда не пугало моих детей. Просто у папы была такая работа.
- А серьезные разговоры? О наркотиках?
- Да это же можно увидеть по телевизору. Александра и Теодора — мои лучшие друзья. Я не грожу им пальцем. Я просто не упускаю их из виду. Если у них проблемы, они приходят со мной поговорить. Они выросли с друзьями, представление которых обо мне... кто знает, что им говорят в школе? Но дочери знают, кто я. И всегда ищут у меня защиты. [Улыбается.] И это мне нравится.
- Опишите вашу жизнь в Коннектикуте: когда вы встаете, что делаете?
- Я сделал решительную попытку после последнего турне вставать вместе с семьей. А это для меня весьма внушительная цель. И мне это удалось — я встал в семь часов утра. Спустя несколько месяцев мне было позволено отвезти детей в школу. Потом мне было позволено вывезти мусор. Я даже не знал, где стоит мусорный контейнер.
Я много читаю. Могу немного поплавать на яхте по Лонг-Айленду в хорошую погоду. Я делаю много записей в своем подвале: пишу песни, отрабатываю технику игры. У меня нет строгого расписания. Брожу по дому, жду работниц, которые прибирают на кухне, потом снова привожу все в беспорядок и что-нибудь жарю. Вместе с Патти мы куда-нибудь выбираемся раз в неделю, если есть что-нибудь интересное в городе, — вроде как вывожу старушку на обед, дарю ей букет цветов, делаю себе приятное. [Улыбается.]
- Вы слушали новые гитарные группы - «The Hives», «The Vines», «The White Stripes»?
- Нет, правда, нет. Собираюсь их увидеть. Пока их не увижу, не хочу слушать пластинки.
- Но это подстегивает – увидеть, как новая гитарная музыка творится по вашему образцу?
- В том-то и дело. Мы для других – то же самое, чем был для нас Мадди Уотерс. То, что вам захочется написать на своем надгробии как музыканту, старо как мир: ОН ПЕРЕДАЛ СВОЙ ОПЫТ. Жду не дождусь, когда увижу этих ребят, — они словно мои дети, понимаете?
Я не чемпион игры на гитаре. Гитара один из самых компактных и сильных инструментов. И я все еще на ней играю, потому что, чем больше играешь, тем больше учишься. На днях я подобрал новый аккорд. Я подумал: «Черт, если бы я знал его раньше...» Гитара тем и прекрасна. Тебе кажется, что ты ее знаешь насквозь, а в ней еще столько неизведанного. Я смотрю на жизнь, как будто она состоит из шести струн и двенадцати ладов. Если я не смогу выжать все из инструмента, тогда об остальном и говорить нечего.
- Многих людей, с которыми вы прожили часть вашей жизни в составе группы The Rolling Stones, уже нет в живых. Кого вам особенно недостает?
- Кончина Иэна Стюарта была тяжелым ударом. Я ждал его в отеле в Лондоне. Он собирался сходить на прием к врачу, а потом ко мне зайти. В три утра позвонил Чарли: «Ты все еще ждешь Стю? Он не придет, Кит».
Стю был как отец. Он всех нас объединял. У него было большое сердце. Когда другие люди становились жадными и завистливыми, он мог быть выше этого. Он многому научил меня, например тому, как набрать воздуха в легкие, прежде чем взяться за какое-либо дело. Заметьте, это не всегда срабатывало. Но я уловил суть.
Грэм Парсонс – я рассчитывал, что мы долгие годы будем работать вместе, потому что все выглядело многообещающе. Я не думал, что он ходит по краю пропасти. Я пошел в сортир, когда мы выступали в Инсбруке, Австрия. Отливаю, и тут входит Бобби Кис. Он говорит: "У меня для тебя плохая новость: Парсонс умер». Мы собирались провести ту ночь в Инсбруке. Я сказал — к черту. Взял напрокат машину, и мы с Бобби поехали в Мюнхен и стали ходить по клубам — пытались забыть об этом на день или два.
- Вы думаете о собственной смерти?
- Пусть другие об этом думают. Некоторые этим годами занимаются. Вероятно, они — эксперты. Э, я был там: белый сеет в конце туннеля и все такое — три или четыре раза. Но когда смерть отступает и ты возвращаешься — вот это шок!
- Бытует шутка, что, несмотря на все запои и наркотики, которые вы употребляли, вы переживете тараканов и ядерный холокост. Вы всех переживете...
- Очень смешно, но я эту долю давно выбрал. Потому что меня не раз хоронили, а я продолжал жить. Поэтому я держу нос по ветру. Поверьте, я еще напишу эпитафии для всех вас. Но я этим не бравирую, Никогда не пытался пережить других, просто чтобы потом в газетах написали, что я самый крепкий. Просто я такой. Единственное, что могу посоветовать, — познай самого себя.
- Спустя сорок лет каждый вечер по два с половиной часа выступать на сцене - вот что значит смеяться последним...
- Возможно, в этом секрет. Хотите прожить долгую жизнь — вступайте в ряды The Rolling Stones.
1 Иэн Эндрю Роберт Стюарт (1938—1985) — шотландский клавишник, один из основателей The Rolling Stones. Покинув основной состав в мае 1963 года, он, тем не менее, сотрудничал с группой в качестве гастрольного менеджера и клавишника. — Примеч. ред.
