Жан-Жак РУССО
Способствовало ли возрождение науки и искусств
улучшению нравов?
(отрывки из рассуждений,
1750 год)
Чувствую,
что судилищу, пред которым я готовлюсь предстать, трудно
будет согласиться с тем, что я намерен высказать. Как
осмелиться осуждать науки пред лицом одного из самых
ученых обществ Европы, восхвалять невежество в знаменитой
Академии и примирить презрение к учению с уважением
к истинным ученым? Я предвидел эти противоречия, но
они меня не устрашили, ибо я сказал себе: "Не науку
оскорбляю я, а защищаю добродетель перед добродетельными
людьми, которым дороже честность, чем
учёным образованность".
***
Предвижу,
что мне едва ли простят взгляды, которые я осмеливаюсь
здесь защищать. Открыто нападая на все то, чем теперь
восхищаются, я могу ожидать лишь всеобщего порицания;
и если несколько избранных умов почтило меня своим одобрением,
то это вовсе не значит, что я должен рассчитывать на
одобрение публики. Но я уже решился; я не забочусь о
том, чтобы понравиться остроумцам или людям, падким
на модное. Всегда найдутся люди, рабски подчиняющиеся
мнениям своего века, страны, общества. Тот, кто сегодня
старается прослыть вольнодумцем и философом, во времена
Лиги, быть может, стал бы фанатиком. Тому, кто хочет
пережить свой век, никогда не следует писать для подобных
читателей…
Пышность
наряда может свидетельствовать о богатстве, человека,
а изящество — о его хорошем вкусе, но здоровый и сильный
человек узнается по другим признакам, и телесная сила
скрывается не под златотканой одеждой придворного, а
под грубым одеянием землепашца. Не менее чужды нарядности
и добродетели, представляющие собою силу и крепость
души. Добродетельный человек — это атлет, который
любит бороться нагим, он презирает все эти жалкие украшения,
стесняющие проявление силы, большая часть которых была
изобретена лишь для того, чтобы скрыть какое-нибудь
уродство.
До того времени, как искусство придало лоск нашим манерам
и научило наши страсти говорить жеманным языком, наши
нравы были грубы, но естественны, и по различию поведения
можно было с первого взгляда определить различие характера.
Человеческая натура, в сущности, была не лучше, чем
ныне, но люди черпали уверенность в легкости
взаимного понимания, и это преимущество, ценности
которого мы уже не чувствуем, сберегало их от многих
пороков.
Теперь, когда изысканность и утонченный вкус свели искусство
нравиться к определенным правилам, в наших нравах воцарилось
прошлое и обманчивое однообразие, и кажется, что все
умы отлиты по одному образцу. Вежливость предъявляет
бесконечные требования, приличия повелевают; люди постоянно
следуют обычаю, а не собственному разуму и не смеют
казаться тем, что они есть на самом деле…
Нет
ни искренней дружбы, ни настоящего уважения, ни полного
доверия, и под однообразной и вероломной маской вежливости,
под этой хваленой учтивостью, которою мы обязаны просвещению
нашего века, скрываются подозрения, опасения, недоверие,
холодность, задние мысли, ненависть и предательство.
Люди не станут произносить имя творца всуе, но извергнут
хулу на него так, что наш деликатный слух не будет оскорблен.
Не станут похваляться собственными достоинствами, но
унизят заслуги других. Не станут грубо поносить своего
врага, но искусно оклевещут его. Прекратится национальная
вражда, но исчезнет и любовь к родине…
Где
нет никакого следствия, там нет надобности доискиваться
причин, но здесь следствие налицо — подлинное растление
нравов. Наши души развращались, по мере того
как совершенствовались науки и искусства. Быть
может, мне скажут, что это — несчастье, присущее только
нашей эпохе? Нет, милостивые государи, зло, причиняемое
нашим суетным любопытством, старо, как мир. Приливы
и отливы воды в океане не строже подчинены движению
ночного светила, чем судьба нравов и добропорядочности
— успехам наук и искусства. По мере того как они озаряют
наш небосклон, исчезает добродетель, и это явление наблюдается
во всех странах…
Ни
софисты, ни поэты, ни ораторы, ни художники, ни я —
никто не знает, что истинно, хорошо и прекрасно. Но
между нами есть разница, состоящая в том, что все эти
люди, хотя и ничего не знают, считают себя сведущими,
тогда как я, ничего не зная, по крайней мере не сомневаюсь
в этом. Таким образом, все превосходство в знании, которое
признал за мной оракул, сводится лишь к тому, что я
твердо знаю, что ничего не знаю…
Народы!
Знайте раз навсегда, что природа хотела оберечь вас
от наук, подобно тому как мать вырывает из рук своего
ребенка опасное оружие. Все скрываемые ею от вас тайны
являются злом, от которого она вас охраняет, и трудность
изучения составляет одно из немалых ее благодеяний. Люди испорчены, но они были бы еще хуже, если
бы имели несчастье рождаться учеными…
Астрономия
имеет своим источником суеверие; красноречие — честолюбие,
ненависть, лесть, ложь; геометрия — корыстолюбие; физика
— праздное любопытство; все науки, и даже мораль — человеческую
гордыню. Следовательно, наши науки и искусства
обязаны своим происхождением нашим порокам;
мы не так сомневались бы в преимуществах наук и искусств,
если бы они были порождены нашими добродетелями…
Большое
зло — пустая трата времени, но науки и искусства влекут
за собой еще большее зло — роскошь, порожденную, как
и они сами, людской праздностью и тщеславием. Редко
бывает, чтобы роскоши не сопутствовали науки и искусства,
последние же никогда не обходятся без нее.
Я знаю, что наша философия, щедрая на странные максимы,
утверждает вопреки вековому опыту, что, роскошь придает
государству блеск; но, забыв о необходимости законов
против роскоши, осмелится ли она вдобавок отрицать ту
истину, что добрые нравы содействуют прочности государства
и что роскошь с добрыми нравами несовместима. Если признать,
что роскошь является верным признаком богатства, что
она даже в некотором смысле содействует умножению его,
то какой вывод нужно сделать из этого парадокса, столь
достойного нашего времени? И во что обратится добродетель,
если люди будут поставлены перед необходимостью обогащаться
во что бы то ни стало? Древние политики беспристрастно
говорили о нравах и добродетели, наши говорят лишь о
торговле и деньгах. Один скажет вам, что человек стоит
в данной стране столько, сколько за него заплатили бы
в Алжире, другой, следуя этому счету, найдет такие страны,
где человек и вовсе ничего не стоит, а то и такие, где
он стоит меньше чем ничего. Они расценивают
людей, как стадо скотов…
Размышляя
о нравах, нельзя не вспомнить с удовольствием о простоте
обычаев древности. Это чудный берег, украшенный лишь
руками самой природы, к которому беспрестанно обращаются
наши взоры и от коего, к нашему прискорбию, мы уже далеки.
Когда люди, будучи невинны и добры, хотели, чтобы боги
были свидетелями их поступков, они жили с ними под одним
кровом в своих бедных хижинах, но вскоре зло проникло
в их сердца, и они пожелали отделаться от этих неудобных
свидетелей и удалили их в роскошные храмы. Наконец люди
изгнали их и из храмов, чтобы самим там поселиться,
по крайней мере жилища богов перестали отличаться от
домов граждан. Это было полное растление нравов, и пороки
укоренились как никогда, с тех пор, как их, так сказать,
вознесли на пьедестал мраморных колонн у входа во дворцы
вельмож и запечатлели на коринфских капителях…
Я
лишь спрашиваю: да что же такое философия? Что заключается
в сочинениях известнейших философов? Какие уроки преподают
эти друзья мудрости? Разве не похожи они на толпу шарлатанов,
выкрикивающих на площади один перед другим: "Ко
мне! Только я один не обманщик!" Один из них утверждает,
что тел не существует, а есть только представление о
них; другой уверяет, что нет иной субстанции, кроме
материи, и иного бога, кроме вселенной. Этот возвещает,
что нет ни добродетели, ни порока и что добро и зло,
как их понимает мораль, — химеры, а тот заявляет, что
люди — волки и могут со спокойной совестью пожирать
друг друга. О великие философы! Отчего бы вам не приберечь
эти полезные уроки для своих друзей и детей? Вы бы очень
скоро были вознаграждены по заслугам, а мы бы по крайней
мере не опасались, что в наших семьях окажутся ваши
последователи…
"Всемогущий
боже! Ты, в чьих руках наши души, избавь нас
от наук и пагубных искусств наших отцов и возврати нам
неведение, невинность и бедность — единственные
блага, которые могут сделать нас счастливыми и которые
в твоих глазах всего драгоценнее!"…
Не
будем тщетно гоняться за известностью, которая, при
настоящем положении вещей, не оправдала бы наших усилий,
даже если бы мы и заслужили ее. К чему искать
счастья в мнении других, если его можно найти в нас
самих? Предоставим другим заботы учить его
обязанностям и ограничимся исполнением своих. Это все,
что от нас требуется.
О добродетель, высшая наука бесхитростных душ! Неужели
нужно столько труда и усилий, чтобы познать тебя? Разве
твои правила не начертаны во всех сердцах? И разве,
для того чтобы изучить твои законы, недостаточно углубиться
в себя и, заставив умолкнуть страсти, прислушаться к
голосу своей совести? Ведь в этом и заключается истинная
философия. Будем же довольствоваться ею, не завидуя
славе знаменитых людей, обессмертивших себя в литературе,
постараемся установить между ними и собою славное различие,
когда-то замеченное между двумя великими народами: один
умел хорошо говорить, другой — хорошо поступать… |
